Светлана СОРОКИНА – телезвезда 1990-х и первой половины 2000-х годов – однажды не согласилась с тем, что ее ток-шоу на Первом канале жестко цензурируется и перекраивается при монтаже. И… осталась без эфира. Сейчас она ведет программу на радио и преподает, но как показал ее визит в Кострому в субботу, у нее до сих пор масса поклонников, которые дарили ей цветы и подарки. С трудом оттеснив фанатов, мы задали обаятельной Светлане Сорокиной несколько вопросов.
— Вы изумительно выглядите. Сегодня многие вообще не верили, что вы начали карьеру на ТВ еще в конце 80-х. Это все спорт или диета?
— Спасибо за комплимент, но весь ужас в том, что я по Черчиллю. Всему хорошему, говорил Черчилль, я обязан спорту — я им никогда не занимался. Я ленива. Ну как-то себя стараюсь держать. Если полнею, то неделю не ем сладкого. Килограммчик сброшу, вроде бы опять хорошо. А по поводу всего остального надо родителям «спасибо» сказать. Кстати, вы знаете, я когда еще работала на Первом канале, стоило закончиться ток-шоу, обязательно подходил самый дряхлый из гостей и говорил: сколько себя помню, смотрю ваши программы. Вырос на них (смеется)!
— Если бы сейчас к вам подошел молодой человек и сказал, что хочет стать журналистом, вы бы что ему посоветовали?
— Это даже не гипотетическая ситуация, потому что ко мне часто обращаются мои знакомые, у которых, например, дети. Они заканчивают школу и думают дальше куда двигаться. Скажу честно, я отговариваю. Я говорю – не надо. По разным причинам.
— Из-за цензуры?
— Можно выбрать социальные темы, можно культурные, не обязательно политика, где у журналистов действительно мало свободы. Вторая и более серьезная причина – если вы рассчитываете в журналистике зарабатывать деньги, то это удел очень немногих и очень «встроенных» в систему. Потому что в противном случае это вряд ли будет серьезный заработок. Кроме того, само журналистское образование сегодня не выстроено в соответствии с нынешними реалиями. Мне кажется, что его особо в нынешней ситуации некуда применить. И надо учиться снова. А если ты сегодня не сделал карьеру до 30 лет, то потом довольно сложно ее сделать.
— Вашей дочери – 12 лет, кем бы вы хотели, чтобы она стала?
— Что касается дочери, то тут смешно. Ей сейчас 12 лет, вроде бы пока можно расслабиться. Она очень долго хотела стать врачом. Я это всячески поддерживала, потому что профессия хорошая, да и кто из нас в детстве, особенно после посещения зубного, не хотел сам драть зубы? И вдруг некоторое время назад она мне заявляет: нет, мам, я не буду врачом. Я буду журналистом. Почему? Дальше аргументы: я подумала, что врачу надо очень долго и трудно учиться. Точка. Я сказала: спасибо доченька за высокую оценку моего труда (смеется).
— Вы стали практически первым в нашей стране известным человеком, который рассказал, что взял своего ребенка из детдома.
— Ой, у меня сейчас множество «условных крестников» — детей, которых взяли из детдомов, в том числе и с моей прямой подачи. Иногда я буквально водила людей за руку, это же очень сложно – решиться. Буквально неделю назад был такой разговор с моей знакомой, которой я объясняла, с чего начинать, как действовать.
— Говорят, бюрократия при усыновлении – страшная.
— Я бы не сказала, что очень препятствуют, если ты захотел. Мой конкретный пример свелся к тому, что, пока я не нашла свою девочку, мне казалось, что это трудно. А когда я ее увидела, то оказалось, что я все сделала за две недели без проблем.
— А проблем с биологическими родителями вашей дочери не было?
— Не хотела бы этого касаться. Проблем не было, но не хочу искушать.
— Мне рассказывали байку, что вы, прощаясь со зрителями после программы новостей, как-то сказали что-то вроде: «До встречи, если мы все проснемся завтра». Было такое?
— Возможно, что-то такое и было, правда, в более мягком варианте, после взрывов домов в Москве в 1999 году. Хотя я тогда уже на НТВ работала в программе «Герой дня», новостей не вела и «прощалок» у меня уже не было. Наверное, что-то было, но сказано было в смысле: желаю, чтобы у всех у вас все было нормально и мы все завтра с вами увиделись.
— Просто, знаете, есть такое мнение, что в 90-е годы журналисты переборщили с негативом…
— Вы знаете, когда я сегодня смотрю НТВ, мне кажется, что с негативом мы тогда не добирали.
— Еще есть такое мнение, что СМИ впервые согласились «прогнуться» во время выборов Бориса Ельцина в 1996 году, чтобы не допустить победы Зюганова. И дальше на них уже можно было давить.
— Да, в начале 1990-х степень доверия журналистам была больше. Это реально была четвертая власть. Что касается выборов 1996 года, то мне руководство говорило: не надо показывать многотысячные митинги за Зюганова. Я возмущалась: как же это так, мы же показываем многотысячные митинги за Ельцина, а это его основной конкурент. Я все равно показывала, а мне потом говорили: «Ты что, хочешь, чтобы коммунисты пришли к власти и всех нас на фонарях перевешали?!» Но, кстати, с тех пор Зюганов ко мне очень хорошо относится.
— Скажите, а когда вы ушли с телевидения, вы в смысле денег сильно потеряли?
— Конечно. Серьезно. Сейчас я живу достаточно трудно, но я к этому была как-то морально готова. Все мои уходы, а я уходила часто сама, всегда были довольно импульсивными и связанными с ощущением: зачем себе мучить? Про материальную сторону я особо не думала. Работаю на радио, немного преподаю. Сейчас становится труднее. Тем более что рубль обваливается. И я не молодею, и сил меньше, а у меня еще ребенок, которого надо растить. Да, трудно. Но кому сейчас легко?
— А вы не думали, что могли бы пойти на компромисс, на что-то закрыть глаза и сидеть в прайм-тайме Первого канала с красивой улыбкой…
— Нет. По этому поводу даже переживаний нет. Потому что для этого я должна быть какой-то другой, чтобы на красивом канале с красивой улыбкой… Я – это я. Какая уж получилась. Меня очень часто спрашивают, не жалею ли я, что этот этап закончился. Поверьте, не жалею. Вот говорят: телевидение — это наркотик. Я не наркоманка. У меня был долгий период работы на телевидении, интересный. Мне повезло с тем, что я работала в то время и все самое интересное проходило на моих глазах.
Беседовал Кирилл РУБАНКОВ.