Максим Минчев: У женщин все проблемы глобальные. Даже в тюрьме

В двадцать семь – случай редчайший – возглавил воспитательную колонию в поселке Васильевское. В роли Макаренко трудился несколько лет, а потом после реорганизации был назначен  начальником женской колонии №8. Кем и является сейчас. Несовершеннолетние колонисты и женщины-рецидивистки – два разных мира. Об этом и о том, чему его самого научила тюрьма, наш разговор с тридцатипятилетним подполковником внутренней службы Максимом Минчевым.

Раз обманешь – верить не будут

— Максим Сергеевич, вы ведь родом из славного села Сандогора?

— Удивительно, что название не переиначили. Многие и выговорить не могут или даже не слыхали о таком, а ведь всего в 50 километрах от Костромы. Сандогора – удивительное место, жаль, что бываю там теперь нечасто. Мой отец, Минчев Сергей Михайлович, много лет был главой сандогорской администрации, его уже нет в живых.

— Люди, которые работают в тюрьмах, обычно говорят: мы тоже «сидим» вместе с заключенными. И что вас сюда привело?

— «Сижу» с 2002 года. По первому образованию – инженер-электрик, окончил сельхозакадемию. Изначально речь шла о работе в колонии по этой специальности. Но так получилось, что свободной на тот момент была вакансия младшего инспектора в колонии строгого режима. Согласился. Потом еще работал мастером швейного цеха, инспектором отдела безопасности в управлении – пока не перевели в воспитательную колонию заместителем начальника. Через год – в 2008-м, назначили начальником. Получил высшее юридическое образование. Теперь учусь в академии ФСИН – направили. А азам педагогики и психологии в колонии научился.

— У осужденных?

— И у них тоже. Пришел двадцатитрехлетним инспектором в колонию строгого режима, где содержатся рецидивисты со сроками от 15 до двадцати с лишним лет. Некоторые, кого на проверку выводил, до сих пор сидят. Набрался всякого: и хорошего, и плохого. Узнал много разных жаргонных тюремных слов. По другому тюремную субкультуру и не поймешь. «Не верь, не бойся, не проси» – тоже от них услышал.

— В двадцать семь лет стать начальником воспитательной колонии – знаете ли, впечатляет. Иллюзии насчет того, что дети – цветы жизни, сразу рассеялись?

— Отнюдь. Видите ли, этими цветами надо вовремя заниматься, чтобы вместо них репейник не вырос. За судьбой каждого юного осужденного – ошибки взрослых.

— Что можете сказать о таких ребятах?

— У них черное и белое меняются местами в минуту. Вспыхивают как спички. Себе на уме. Когда набедокурят и надо отвечать: «Я же ребенок». А в другой ситуации: «Почему со мной так разговариваете – я уже взрослый». Фальшь чувствуют мгновенно. Раз обманешь, то и работать уже не сможешь – верить не будут.

— Кто-нибудь из пацанов особенно запомнился?

— Был один мальчишка из нашей области. Сидел за кражу – несколько раз лазил в сельский магазин, где и был пойман. Когда с ним поговорили, выяснилось: рос без отца, мать нашла себе другого дядю и уехала с ним в Сибирь. В пятнадцать лет остался один в избе, вросшей по окна в землю. Начал промышлять в магазине. В приговоре написано, что он украл: консервы, хлеб, шоколад, колбасу. Пацану есть хотелось! В учреждении с ним никаких проблем не  наблюдалось. Исправно учился и работал, ни в  какие истории не встревал. Из осужденных его никто не трогал. Крепкий был, да и сразу так себя поставил: ко мне не лезьте, и я вас не трону. Вышел по УДО – досрочно. Сейчас он в Москве, работает, живет у двоюродной сестры, и все у него в  порядке.

— Почему все-таки закрыли детскую колонию?

— Численность упала совсем. У нас оставалось тридцать пять человек. И так по всей стране. Просто судами стали чаще применяться условные наказания и штрафы вместо реальных сроков. И это правильно. Представьте: дали шестнадцатилетнему два с половиной года, так он еще в колонии общего режима успеет посидеть, когда ему исполнится восемнадцать. Хлебнет тюремного опыта, пообщается с настоящими урками – это надо? К тому же вам любой руководитель скажет, что лучше иметь две колонии общего режима, чем одну воспитательную для несовершеннолетних. С подростками проблем больше, и спрос за них жестче. И глаз да глаз нужен. Каждый вечер перед отбоем с доктором проверяли их на предмет гигиены – острижены ли ногти, меняют ли белье, а  заодно смотришь, нет ли свежего синяка, не обидел ли кто. С каждым поговоришь, в глаза заглянешь. И те, кто постарше и посильней, уже смекали: ага, ничего незамеченным не останется.

С утра глазки подведут, прическу сделают

— В тех же стенах теперь женская исправительная. Разница велика?

— В бытовом плане – небо и земля. Женщины – это порядок, чистота, цветочки-занавесочки. И за собой следят, с утра уже глазки подвели, прическу сделали. А пацаны есть пацаны, некоторые до колонии и белых простыней никогда не видели, щетки зубной не имели. И именно здесь в колонии я понял, как разительно отличается женская психология от мужской. Любую проблему они превращают в глобальную. Взять такую ситуацию. На производстве сидят рядом за швейными машинками. Одной – жарко, другой – холодно. Одна открывает форточку, другая – закрывает. Доходит до драки. В результате одна просит перевести ее в другую бригаду. И, как я понимаю, дело не в форточке. А в том, кто кому уступит. Гордыня. В мужской колонии конфликтов тоже хватает. Но уж точно – не из-за форточки. Ну, а женские уловки! Специально срежиссируют какую-нибудь ситуацию, чтобы выгадать пользу. Ага, такую-то перевели в другой отряд, сейчас я тоже поскандалю, и меня переведут.

— В народе говорят, что никого тюрьма еще не исправила. А вот ваша колония называется исправительной.

— Как вы считаете, если заключенной шестьдесят лет, ее можно перевоспитать? Мы их не исправляем, а изолируем от общества. Но здесь они должны работать, учиться – если нет образования, соблюдать правила внутреннего распорядка, заниматься общественной жизнью отряда. Совершенно все разные. Спрашиваешь у одной, которая четырнадцать лет кололась и сидит за наркотики: «Что первым делом сделаешь, выйдя на волю?» – «Уколюсь!» Другая говорит: «Спасибо, что посадили, а то бы умерла давно». Но если ведомая по натуре и вернется в прежнюю среду, то все повторится. В каждом человеке есть хорошее и плохое. Нельзя работать с осужденным, относясь к нему только как к преступнику. И преступления ведь бывают разные, есть по неосторожности или в состоянии аффекта. Неизвестно, как у каждой дальше сложится жизнь, и, как знать, может, годы неволи еще вспомнят добрым словом.

— Работа в женской колонии одна – шьют?

— И чай фасовали, и комплектовали наборы цветной бумаги. Но швейное производство было и остается основным. Шьют спецодежду, нижнее белье. Зарплата сдельная, деньги поступают на лицевой счет. Выплачивают иски потерпевшим, алименты детям, покупают себе что-нибудь в магазине, который есть на территории колонии. Пенсионеры работают по желанию, их у нас 20 человек, а всего заключенных – 226.

Здравствуйте, я ваша тетя

— Культурно-массовая жизнь, думаю, более разнообразна.

— Ну, при такой-то бездне талантов! Поют, танцуют. Кто-то рисует гениально, у кого-то юмор исключительный. Спектакли настоящие ставят, даже костюмерная своя есть. Разумеется, шьют и мастерят все сами. Кружков не перечесть, и декупаж, и вышивка бисером. Участвовали в городском конкурсе ледовых и снежных скульптур. Комиссия оценивала творчество осужденных в отдельной номинации, на центральную площадь Костромы их же не отправишь. Наши женщины много чего слепили – даже фараона с египетскими пирамидами. Третье место среди колоний получили.

— Правозащитники и проверяющие часто навещают?

— Прокуратура, как минимум, раз в месяц. Кроме того, наведываются уполномоченные – по правам ребенка и по правам человека. Ходят по отрядам, общаются, ведут прием по личным вопросам. И это нормально. Все должно быть открыто. А то люди, насмотревшись по телевизору сериалов, считают, что осужденные у нас сидят привязанными в сырых подвалах и их истязают злобные надзиратели. Так и хочется пожелать авторам таких художеств: перед тем как снимать свое кино, загляните-ка сначала в колонии. Уже давно в каждом отряде висит таксофон. И звонить можно не только домой. Рядом на стенде – номера телефонов всех вышеназванных уполномоченных, прокуратуры, службы доверия УФСИН, и даже сотового телефона начальника нашего управления.

— 8 Марта приближается. В женской колонии его отмечают?

— Концерт обязательно будет, уже вовсю готовятся. А так, все как в обычный день. Зато на масленицу блины на костре печем.

Альбина Дубровская – из подмосковного Орехово-Зуево. Сидит без малого четыре года, осталось еще три. Активно участвует в творческой жизни колонии. Больше по части рукоделия: декупаж, вышивка бисером. В последнее время увлеклась новомодной и чрезвычайно кропотливой алмазной мозаикой. Многие иконки, вышитые своими руками, отправила домой дочкам, у нее их четверо. А еще две внучки и внук. За что сидит, не сказала. Произнесла лишь: «Умнее буду». Считает, что творческая жизнь в колонии – отдушина для всех. Сама в спектаклях не участвует, но самодеятельных актеров очень хвалит. «Такие молодцы – даже «Здравствуйте, я ваша тетя», «Любовь и голуби» ставили».

Алевтина НОВИКОВА.

Фото Николая Суворова.

 Из №9 (667) от 2.03.2016