70 лет прошло со дня Великой Победы, и многие тайны, о которых раньше было не принято говорить, начинают раскрываться. О встрече с ветераном Великой Отечественной Евфалией Алексеевной ИВАНОВОЙ пришлось договариваться через сотрудников ФСБ. Оно и понятно. В лихую годину она служила в особом отделе военным цензором и о государственной тайне знает не понаслышке. 70-летие Победы Евфалия Ивановна встречает в возрасте 93 лет.

ВСКРЫТИЕ ПОКАЖЕТ

— Евфалия Алексеевна, бойцы знали, что их письма вскрываются?

— Должны были знать. Да и родные, получая письма с фронта, видели на них штамп: «Просмотрено военной цензурой». Поймите правильно, это не какая-то тайная слежка, а необходимость сурового времени. Мало ли какая важная для противника информация проскочит. Враг мог перехватить почту. Диверсантов в тылу хватало.

— За разглашение тайны наказывали строго?

— Наверняка. Но мы этого не знали. Это решало большое начальство, которому отправлялись подозрительные письма. Но чаще мы просто вычеркивали ненадежные строки, и письмо шло дальше адресату. Ведь по большому счету, солдаты писали что-то лишнее не по злому умыслу, а по недомыслию, не видя в этом ничего крамольного.

— Например?

— Время предстоящей атаки, расположение части, количества в ней бойцов, Может, кто-то бравировал этим. Хотя были случаи и тайнописи. Вот вроде чистый лист… А почему? Это вызывало подозрение. Отправляли на проверку. Там и раскрывался злой умысел. А однажды меня насторожили всем известные строки из песни: «Вот мчится тройка удалая вдоль по дороге мостовой, и колокольчик, дар Валдая, звенит уныло под дугой». Догадалась – а это ведь намек на место, где служит любитель поэзии! Так оно и оказалось.

— С географией понятно. А упаднические настроения имелись?

— Конечно. Нытье и пораженческий настрой убиралось. Но в основном, повторяю, не допускалось описания местности, дислокации, нового оружия. Особенно, когда появились «Катюши».

— Письма из дома тоже контролировались?

— Мне об этом неизвестно. Вряд ли.

— Я к тому, что недавно прочитал стихотворение Константина Симонова «Открытое письмо», написанное в 1943 году. Сказать, что оно меня потрясло, значит, ничего не сказать. Суть в следующем. Жена пишет мужу на фронт: я нашла другого. Давай, до свидания. Совершенно не подумав: куда, кому и в какое время пишет. Но солдат о предательстве так и не узнал. Убили его. А вот однополчане словами поэта ответили неверной супруге.

— (Вздыхает.) Вы хотите спросить, приходилось ли вторгаться в частную жизнь? Приходилось. Очень много было душевных откровений, признаний в любви. Близкие, как могли, поддерживали солдат. И для них такая поддержка была очень важна. Так что ваш пример скорее единичный. Но такие строки мы просто пробегали глазами. Ведь у всех своя жизнь. И пусть даже невольным свидетелем этого быть не хотелось.

ВАУ, ФРАУ!

— Кроме непосредственно писем, что-то еще обнаруживалось в конвертах?

— (Улыбается.) Конечно, много отсылалось фотокарточек с теплыми надписями к родным. Но и без хулиганства не обходилось. У немцев все блиндажи были оклеены изображениями голых девиц. Порнография, одним словом. Открытки недостойного содержания, обложки бульварных журналов. И когда наша армия наступала, эти «трофеи» оказывались в конвертах советских солдат. Естественно, мы их изымали. Чисто по моральным соображениям. А вот деньги отправлять не запрещалось. Офицеры получали же зарплату. Я сама, как стала лейтенантом, получала пятьсот рублей в месяц. В письма домой регулярно вкладывала по сто-двести рублей. И мама отвечала: «На твою денежку купили такие-то продукты. Спасибо, дочка». Старалась, как могла, облегчить жизнь родных.

— А свой фронтовой быт как налаживали?

— О быте на войне не очень думали. Рабочий день – ненормированный. Нельзя было задерживать почту, понимаете?! Все ее в тылу очень ждали, беспокоились. Целые пачки проходили через наши руки. Через каждого – более трех сотен за смену! А жили мы по квартирам. По русским семьям. Голодные ребятишки, нищета, отсутствие крепкого мужского плеча. Все это мы видели.

— А немцев?

— Близко – только пленных и убитых. Хотя они давали о себе знать. Расположились мы в городе Торопец Калининской области. Он прославился тем, что когда-то Александр Невский изгнал из него литовских захватчиков. Это было княжество его матери. А двадцатого января 1942-го, чтобы сорвать наше наступление, над городом закружило более полусотни немецких самолетов. Фашисты такую бомбежку устроили в центре! Нас спасло лишь то, что квартировались на окраине. В течение суток наши части переломили ситуацию. Неприятель оставил в городе больше тысячи солдат убитыми, много искореженной техники. Двести пятьдесят немцев взяли в плен. Хотя, когда Советская Армия быстро наступала, нас начальство одергивало: «Куда рветесь?! Вдруг во рвах еще остался боеспособный враг?» Мы же любопытные, молодые.

РУКИ ПОМНЯТ…

— Принято считать, что конверт с фронта – это серый треугольник…

— (Берет лист бумаги.) Сейчас я вам покажу, как он складывался. Быстро получилось? Значит, руки еще помнят. И разворачивается легко. А конверты с краю разрезали ножницами, потом проводили аккуратно по надрезу кисточкой с клеем, ставили под пресс и штамповали.

— К вашим личным письмам в Кострому, наверняка, вообще было не придраться. Все хорошо, никакой конкретики.

— Конечно, лишнее не писала. Но чувства никуда не денешь! Радовались наступлению наших войск, писали, успокаивая родных, что живы-здоровы, не ранены.

— Понятно дело, что на такую должность простую учительницу русского языка не возьмут. Как вы оказались при особом отделе?

— Работала в Костроме на судомеханическом заводе чертежником-деталировщиком. Грянула война. В июле 1942-го нас, девчонок от девятнадцати до двадцати пяти лет, вызвали в заводской комитет комсомола: «На фронте так трудно, очень много гибнет мужчин. И вот сейчас нужно помогать, сменять их на каких-то участках. Хотите защищать Родину?» Ну, мы же были комсомольцами, патриотами. Как отказаться?! У меня и отец, и старший брат уже воевали. Потом вызвали в партийный комитет. Отобрали двадцать человек. Отвезли на пароходе в Ярославль. Мы, пять костромичек, попали на Калининский фронт: Пасхина, Частухина, Морозова, я – Иванова – и Ланя, фамилию которой забыла. Потом фронт стал первым Белорусским, а затем Прибалтийским. В общем, привели в особый отдел, где в цензуре сидели одни мужчины. Мы их и заменили. Они ушли на передовую.

— Вам, как минимум, необходимо было уметь читать. И, конечно же, немаловажна сознательность. Курсы на политическую профпригодность проходили?

— Какие на войне курсы? Жизнь научила. Да, политработники проводили беседы. Суть которых: главное – чтобы врагу не досталась тайна.

— А если что-то писалось, допустим, на узбекском языке?

— Советский Союз – страна многонациональная. И у нас были специалисты по всем языкам.

— Где встретили Победу?

— Мы дошли до Кенигсберга. Потом почему-то наше отделение перебросили в Беломорск на Север. Когда началась война с Японией, часть отделения направили в Ворошилов-Уссурийск на Дальний Восток. Но я уже туда не ездила. Отправилась домой. Словом, ничего особенного.

— Не скажите. Две медали «За боевые заслуги», орден Отечественной войны просто так не дают.

— Видимо, командование оценило то, что во время войны честно относились к своему труду.

— Сегодняшней армии нужна цензура?

— Сейчас солдатам можно пользоваться мобильными телефонами. Не говоря об офицерах. Техника сегодня на высоте. Да и время мирное.

— Кстати, насчет высоты… Не первый раз, посещая ветеранов, узнаю, что живут на последнем этаже. Вот и вы — на пятом. Лифта в доме лет. На улицу выбираетесь?

— Выхожу, выхожу. Правда, в основном летом. А так очень помогает сын. А можно я вас спрошу? Не рано ли печатать в газете о том, что писалось с фронта?

— Как бы не оказалось поздно, Евфалия Алексеевна. Это честные строки истории Великой Отечественной, которую многие не прочь переписать на свой лад…

Дмитрий ТИШИНКОВ.

Благодарим пресс-службу УФСБ за помощь при подготовке материала.

Интервью опубликовано в «Костромской народной газете», №18 от 6 мая 2015.